Письма никому

Последний месяц года, специально, конечно, выдуманный для итогов (космизующего структурирования хаоса прошлого, выявления в нём структур, о которых в момент его проживания и не думалось) и заготавливания запасов будущего, накопления иллюзий о нём, их золотистого топлива, на котором долго ещё будем лететь. Такой большой ящик, в котором - складывай в обозримом порядке аккуратные упаковки пережитого и непережитого, заворачивай их в яркие упаковки. Простейший опыт внятного порядка.

И ежедневник на 2020-й обзавёлся первой записью. Аж на 31-е января. Будущее, непредставимое будущее года моего пятидесятипятилетия (давно ли пугало меня воображение о 2000-м, в котором, о ужас, мне будет тридцать пять, в котором просто не может быть жизни, к этому возрасту люди уже гаснут, становятся тусклыми и скучными, выгорают, кончаются...) - это будущее начало обретать будничную реальность. Становиться практической подручной задачей. Обрастать бытом. (Спасительно) рутинизироваться.

слова хороши тем, что делают выносимее: мир, жизнь, самое себя.

А работа хитра: она не только измучивает и разрушает, она ещё и лечит и восстраивает. И всё это, о непостижимое изумление, - одновременно, одним и тем же действием.

Она (не хуже прошлого) тоже высасывает и истощает всё, что не она. Она требовательна и агрессивна - причём совершенно независимо от степени своей значимости, смысловой насыщенности, объективной (…где оно, объективное?) нужности и т.п., - просто уже в силу своего устройства, структура у неё такая. Это даже не самоотдача, это отнимание меня у меня. – И одновременно, той же самой рукой, эта мучительница мне же меня и возвращает – и настаивает, что в улучшенном (по меньшей мере, приведённом в порядок) виде, - смотри, говорит, как ты теперь-то хороша, без меня бы такого не было.

Вот и ещё один журнал, тексты для которого стоят в моём расписании дэдлайнов, перестал платить гонорары.

(И что ж, не напишу? – Напишу.)

Просто очень похоже на то, что основные (причём вполне разрушительные) объёмы усилий уходят, основные объёмы ресурсов сжигаются по совершенно неэкономическим причинам (по символическим, да: проговорить книжку, иметь отношение к её жизни и судьбе, - включиться с нею в одно символическое поле). Не обладай эти тексты (даже такие, исчезающе-незначительные – а других и не умею) человекообразующей силой, не будь они противостоянием хаосу в одной отдельно взятой жизни – кто бы их писал.

Но вообще это, конечно, неправильно до губительного.

Уничтожает пламень
Сухую жизнь мою.

Вообще, работа так мощно, так физически-осязаемо утешает во многообразных печалях, так собирает и восстраивает из хаоса, что, мнится, хотеть за неё кроме всего прочего ещё и денег было бы просто бессовестным.

Сам процесс писания ручкой по бумаге, вовлечения в этот процесс всего психосоматического состава, - жизнеутверждающий. Противостоишь хаосу прямо осязаемо.

(С компьютерным печатанием, при всей его несомненной [психо]соматичности, такой полноты вовлечения и тонкой подробности нет, это процесс существенно более техничный - и более прямолинейный, плоский. Может быть, даже более умозрительный.)

Ну, двинулись в новый рабочий год, в бесконечную космизацию некосмизируемого хаотического. И да пребудут с нами жизнеутверждающие процессы и их осязаемые результаты.

"Неожиданно для себя", как говорит один мыслитель, наблюдатель и чувствователь наших дней, собрала из писаний своих некоторую книжечку, - упёрлась в пределы объёма, поставленные мне милосердными издателями, и остановилась. - Задача отбора и собирания, как водится у задач, прояснялась по мере её выполнения и вот уж, у самых пределов объёма, прояснилась и совсем. - Ну, как бы там ни было, как бы ни сложилась впредь книжечкина судьба, она уже существует, и это - несомненная победа существования над несуществованием на одном, отдельно взятом, отрезке вечности. Ура.

( happy, happy owl )

Вовремя написанный небольшой законченный текст – таблетка от бессмыслия. По крайней мере, если не от бессмыслия как такового, то от острых симптомов его переживания - точно.

Что разрушает и выжигает человека – то же самое, глядь, его и гармонизирует, причём два этих действия не отменяют, не смягчают и не уравновешивают друг друга, но прямо друг из друга следуют и, по всей видимости, в конечном счёте являются одним и тем же.

А это картинка ради красоты, поскольку, пока голова моя в содружестве с руками изготавливает тексты, воображение, ничем не стесняемое, жадно бродит по Москве и набирается там полноты жизни – и это одно из тех мест, куда оно заглядывает особенно охотно.

( Сергей Волков. Раннее утро на Чистых прудах )

Пока ЖЖ ЖЖив, надо безотлагательно заняться собиранием набормотанного в нём в текстовые файлы, а кое-что, Бог даст, дорастить до некоторой цельности да и сыскать ему место в той или иной печати.

Разгребала книжные пласты, ищучи книгу, о которой даже не помнила, есть она у меня или нет. (Помнила только внешний вид и отыскала вместо того её сестру по серии. Начало 90-х, забытая и очень памятная лавка «Интербук» у Исторички, в подземелье. Искомого издания, похоже, таки нет, хотя я пока не везде посмотрела, есть ещё три интересных шкафа.) Хлеще того, я её даже читала, но не помню, своя она была или чужая, ибо перечитано было и того и другого на незабвенном рубеже восьмидесятых-девяностых в нерационализируемом и дико-во-все-стороны-торчащем избытке. (Мораль о том, что культура, а, следственно, и возможность полноценного культурного участия – это форма и система связей [а заодно и чувство масштаба явлений, эдакий внутренний глазомер, хищный глазомер простого столяра], я себе уже не раз читывала, так что повторяться не будем. Да, чем дольше живу, тем больше источников смысла и интенсивности открываю в том куске жизни, переживавшемся как очень смутный, полный внутренних темнот [говорю же, прошлое – созревает]). Но отдаю себе отчёт и в том, что комками начитанное тогда - никакое не образование и не образованность, нет, конечно, - это всего лишь спроецированный на книги тяжёлый и слепой витальный избыток, тёмный эрос – того порядка эрос, что отвечает за отношения со всем мирозданием [но – со всем человеческим мусором, понятно: с жаждой самоутверждения, например, включая вполне мелкие амбиции типа желания производить впечатление и выглядеть гораздо интереснее, а ещё лучше того – значительнее, чем NN, QQ или ZZ; изживанием недостаточностей и уязвлёностей, и т.п.]. Это – такая боль, пережитая в книгах, в форме их чтения: библиоалгИя, алгобиблИя).

Ну, попутно ещё разные книжки, конечно, нашлись, но это даже не самое сильное.

Самое же потрясающее, что в старых книжных полках живы прежние запахи (не говоря о физической оболочке книг, фактуре и сообразной времени потёртости их переплётов, виде их страниц, форме их шрифтов). И вот они-то возвращают растерянному человеку всю, в мельчайших подробностях, включая забытые, - совокупность ушедшей жизни. Она вся оказывается СЕЙЧАС, между ней и тобой не обнаруживается никакой дистанции – прежняя беззащитность перед ней, и страннее всего – то, что время вообще существует.

Побывала я сегодня ещё и в Ленинке (это которая нынче РГБ), несгораемом ящике чего-только-не, - и получила (как ни удивительно) совершенно противоположный опыт: опыт приведения всего собственного существа в большой стройный порядок, спокойный, суровый, несуетный, просторный, - опыт вневременного. В Ленинке это было всегда. Библиотека – гигантское устройство по гармонизации человека ну пусть не с мировой культурой, но хотя бы с проекцией этой мировой культуры в культуру, родную и, так сказать, «соязычную» для этого человека; библиотека, особенно большая – это телесно переживаемый опыт универсальности. Она, прости Господи, космична. А библиотека домашняя, слепок с твоей хаотичной, будь она неладна, персональности и личной истории, окунает тебя с головой, как котёнка, в твои собственные темноты и провалы, надежды и иллюзии, в их режущие осколки.
( Следы кошачьих в мировой культуре )