Письма никому

Не получается настоящего, совсем полного очарования сильным и ярким, властным и витальным, торжествующим и доминирующим: как прекрасно и гармонично оно ни будь, сколько радости и полноты жизни ни воплощай, а слишком чужое. Отождествиться не получается (а без этого – какое же очарование, какое же со-чувствие, единочувствие?). Нежность ко всему старому и стареющему, пережившему самого себя, усталому и увядающему, вылинявшему, робкому и нелепому, дурацкому и некрасивому. Конечно, в первую очередь от чувства глубокого родства с ним. Родство, братство, общность судьбы*. Но, наверно, всё-таки не только. Ещё - от чувства уязвимости живого вообще, которая у некрасивого – более откровенная. Оно честнее и беззащитнее.

(Конечно, и красота уязвима. Просто она, наверно, чаще и удачнее умеет это скрывать.)

*(Мне давно уже думается о том, что по-настоящему своё – не то, что ты выбираешь, - пусть даже очень осознанно, пусть даже всем собой. Выбранное всегда меньше и младше, частичнее твоего выбора. «Своё» - это то, что случилось с тобой до всех выборов, - что больше тебя, что, если угодно, само выбрало тебя и определяет все твои выборы независимо от того, замечаешь ты это или нет. Это, разумеется, никак не значит, что «своё» лучше выбранного, - выбранное может быть и на каждом шагу бывает хоть в тысячу раз лучше (правильнее, праведнее, гармоничнее, чище, рациональнее, добрее, да что угодно). Это значит только то, что оно более выбранного властно и от его власти ты, в конечном счёте, никогда не освободишься.)

Почему-то хочется в Стамбул (он давно и жадно занимает моё воображение, этот город-корабль между цивилизациями) в январе – то есть, чтобы и зима, противостоящая жирной жаркости юга, и раннее-раннее, совсем спросонок, утро года – он мне в это именно время упорнее всего воображается. Чтобы непременно холодно было, чтобы металлически-серо, чтобы дождь, чтобы протяжный и распахнутый, полный морем воздух, чтобы ломко, ясно (в смысле отчётливости линий и внутренней раскрытости восприятия – яркого солнца совсем как раз не надо), остро – такая у этого желания-образа собственная эстетика. Не факт, что я когда-нибудь туда вообще попаду (деньги и время, время и деньги), - но и не страшно, можно и просто так повоображать: желания, в конце концов, - это самоценная культурная, смыслоорганизующая форма, имеющая смысл и помимо своих осуществлений, и независимо от них.

(А в Стамбуле, не без некоторой парадоксальности, - по чужим фотографиям, естественно, - мне воображается и что-то очень родственное Будапешту [в части Буды, в основном] – городу, вросшему когда-то под кожу и так и оставшемуся там, - из-за острой его значимости много-много лет боюсь туда соваться, - просто уже из-за уровня связанного с ним общего экзистенциального, так сказать, напряжения. - И ещё Стамбул в моём воображении почему-то сопрягается у меня с Венецией – в которой показалось вообще нежданно много азиатского, - такого хищного, болезненноватого азиатского цветения, не без трагизма и надрыва, уже вполне, конечно, европейских.)

Вообще, хочется насыщать глаз красотой и значительностью мира – пока хоть какая-то возможность есть, пока этот глаз вообще смотрит, - даже независимо от того, насколько я буду способна понять увиденное и насколько глубоко я в силах буду это усвоить. Думается: понимать и глубоко усваивать надо было в молодости, когда это имело шанс возыметь на жизнь, мировосприятие, мышление и т.п. серьёзное формирующее воздействие. Теперь поздно – но смотреть и впитывать, «интериоризировать» (ах, люблю это словечко. Ну как по-русски скажешь: «овнутрять», что-ли?) хочется всё равно – чистая физиология, душевная физиология (ага, есть и такая). Впускать в себя бытие, не слишком заботясь о том, какие оно произведёт в тебе формирующие последствия (вот освобождение, даруемое пониманием своей временности) – безответственно, так сказать. Даже не диалог с ним вести (это тоже в молодости хотелось: диалогизировать, наговаривать себя бытию в уши), а просто слушать его. Просто давая ему быть и себе быть с ним вместе, и удваивать, умножать тем самым маленький скоротечный факт собственного существования.

И вообще же‚ чем, опять же, больше живу, - тем больше мне нравится сам процесс жизни, прежде смысла его и уж подавно глубоко-глубоко прежде всех достигаемых и недостигаемых результатов.