Письма никому

Обожаю благословенную рутину, автоматизмами своими забирающую основную часть труда на себя, избавляющую нас от избытка энергетических и иных затрат и сохраняющую нам внутреннюю свободу. (Вопрос, «для чего» нужна внутренняя свобода, бессмыслен: ни «для чего», - внутренняя свобода ценна сама по себе. Она цель, а не инструмент, она даже прежде всех целей – которые все, все, в конечном счёте, инструментальны. Она человеку нужна для того, чтобы быть самим собой, без этого не будет и всего остального).

Ненавижу, ненавижу многократно идеализируемый «творческий труд», облепленный романтическими мифами о нём, - он снова и снова, никогда не достаточно ему, ставит человека под вопрос, он постоянно обдирает с человека защитные оболочки, и без того хрупкие, выставляя его голым красным мясом наружу. Этот самый «творческий» человек, мня в гордыне своей соперничать или хоть соработничать с Творцом, ничего другого не делает, как только уничтожает себя, а в качестве побочных эффектов загромождает и без того загромождённый мир своими продуктами.

Кто бы знал, как ненавижу я социальную самореализацию, какой это труд и стыд напрасный, с основным акцентом на слова «стыд» и «напрасный». Всё, что напоказ, в той или иной мере позорно, что показывает нам уже и само слово.

А может, лучшая победа над временем и тяготеньем – сами знаете что.

Как (говорят) с течением времени и набиранием возраста хочется не столько читать, сколько перечитывать (мне – пока ещё нет, значит, не отпустила ещё суета роста и взросления, невыполненные их задачи, фантомные их боли), так – и это уже замечаю – всё более хочется не столько осваивать (прочитывать всей собой) новые, неизведанные, равнодушные ко мне, свободные от моих содержаний пространства, сколько перепроживать, перепрочитывать пространства уже случившиеся – успокаивая себя таким образом будто бы неисчезанием всего, надёжной накопленностью прошлого во всех этих местах. Подтверждая себя ими.

Новое кажется пустым (да таково, в смысле субъективных содержаний, и есть). Его, чистую (как обжигающий спирт) возможность, ещё предстоит заполнить – и неизвестно, удастся ли, запросто может и не удаться. Иными словами, во всяком новом всегда жива возможность поражения. Новое травматично; если оно не травматично, не причиняет боли, - оно недостаточно ново. Это – боль нормальная, нормативная, инициирующая. через неё надо пройти, но тем не менее.

Между нами и старым / освоенным, пусть хоть и мнимо освоенным, - всё более толстая прослойка накопленных смыслов. Даже если они неприятны нам, мы по крайней мере уже знаем, как с ними обращаться.

Новое режет по живому, наотмашь.

Слишком уже нарабатываешь к известному возрасту защитных техник – ослепляющих, да, но открывающих и другое зрение. У человека много зрений.

Понятно же, что чтение и перечитывание – две разных бесконечности, - но обе – бесконечности, обе – принципиально разомкнутые структуры, обе работают на наращивание, растягивание личного пространства, и последняя – не менее первой. Они даже - две разных новизны, из которых ни одна другой не уступит (разве что вторая, может быть, несколько менее травматична, тут всё-таки уже есть поддерживающая и направляющая память о пройденных дорогах, наработанные навыки обращения с предметом восприятия).

Конечно же, другие города – и другие жизни, всё время пробивающие брешь в твоей защитной оболочке, – для того, чтобы бредить ими, чтобы чувствовать ими, как большим чувствилищем, ограниченность и недостаточность, никогда-не-достаточность (для полноты бытия) собственной жизни. (Достижимы-то вполне они никогда не будут.)

…кто за день не написал ни одного законченного текста – тот не бессмыслен, нет, тот просто не защищён. Созданием законченного латаем дыры в собственном существовании (а они тут же опять, громадные, рвутся, разползаются - работка похлеще Пенелопиного тканья, та хоть сама распускала). Поэтому на месте всего законченного, что могло бы и должно бы тут быть, пусть будет хотя бы вот это. В качестве ритуального оберегающего жеста.