Письма никому

Когда делаешь мало – чувствуешь, понятно, стыд и вину (перед миром, перед собой, перед существованием, перед всем вообще) за то, что делаешь мало. Если вдруг делаешь (суетно-, избыточно-, нелепо- и непомерно-)много – чувствуешь то же самое, поскольку это, во-первых, немедленно отождествляется с суетностью, а ещё более во-первых, сокрушаешься, что всё это не складывается ни в какую цельность и, следственно, не означает ничего, кроме пустой саморастраты.

Где-то здесь должна быть мораль и я даже примерно догадываюсь, какая.

И ещё по ночам счастливо и свободно – даже при жёстком и вплотную подступившем дэдлайне – работается потому, что знаешь: в это самое время ждущий текста редактор спит, и будет спать до самого далёкого утра, и не думает ни о тебе, ни о тексте: с тобой не связано напряжение чужого ожидания и твоей очередной потенциальной вины (которая, как мне в глубине себя кажется, в отношениях с другими вообще практически неизбежна). При понимании этого сразу рушатся внутренние перегородки ночи, и вся ночь перед тобой стоит цельным куском свободы.

…всё-таки человек (ну, особенно, если он – я) чувствует себя счастливо избавленным от чувства виноватости и неудачничества только тогда, исключительно тогда, когда он изготавливает очередной никому не нужный выматывающий текст к очередному никому не нужному дэдлайну. Прямо соматически-ощутимо: напряжение уходит, его сменяет лёгкость и летучесть.

…и ничто так сильно не привязывает к чему бы то ни было, к земле вообще, к обитателям её, как чувство вины и неотработанного долга. Они насыщают чернозёмной горькой тяжестью. Не будь их – оторваться бы да улететь. Не оставляя в небе следа.

И думаю ещё вот что. Чувствуя, и более часто, чем готова признаться, вину за то, что при много- и разнообразнописании не пишу «Большого» и «главного», не собираю себя в опус магнум (и когда бы только за это одно. Пусть бы оно было самой большой виной в моей жизни, я бы согласилась - а так тоже небось заместительная тревога, иносказание невыговариваемого), - на самом деле не испытываю я в этом Большом и Главном сейчас никакой настоящей потребности – вот именно настоящей, способной служить серьёзной мотивацией. Необходимость писать / делать «главное» - конечно, культурный прессинг, неизбежное следствие иерархически организованной (иерархически представляемой) культуры, но фиг бы действовал какой бы то ни было культурный прессинг, если бы он не отвечал и некоторым внутренним потребностям. Не на каждый же подряд прессинг мы реагируем, тут есть своё избирательное сродство. - В молодости такая потребность: в чём-то собирающем, удерживающем «всё» в пределах одной большой конструкции - была очень сильна, но это и понятно: то была потребность в защите, в улиткином панцире, который всегда с тобой. Ни из одного из моих панцирей ничего серьёзного не вышло, что в своём роде и хорошо: это заставило научиться жить без панциря, вырастить внутренний скелет, в заметной степени независимый от рода, формы, количества и направленности внешних занятий. = Отсутствие сверхзадачи, конечно, очень освобождает (с ужасом представляю – люблю я себе что-нибудь с ужасом представлять – что было бы, если бы тщательно выполняемый труд долгих лет вдруг взял да был бы закончен раньше моей жизни. Последовало бы такое испытание пустотой, к которому человек, долгие годы проживший под защитой Проекта, не может быть готов по определению. Завершение такого – катастрофа разве в чуть меньшей мере, чем гибель всего наработанного. ТАК тоже лишаешься сделанного – оно уходит). А главное, оно – наличие вместо Одной Большой Задачи множества мелких задач, самопорождающихся, образующих более или менее непрерывное поле – даёт по крайней мере иллюзию насыщенности будущим. = Рассовывая себя по множеству карманов и карманчиков бытия (в том числе и по тем, где ничего не стоит затеряться – да и затеряемся), - утешаемся иллюзией спасения себя от полного исчезновения: вдруг да не всё сразу пропадёт (когда всё в одном большом чемодане – пропадёт всё точно), вдруг хоть что-нибудь останется?

Пока тему не выговорю, не остановлюсь.

У меня до сих пор, оказывается, жгучий роман с миром: хочется пожирать его крупными кусками, впихивать его в себя как можно больше.

Как будто это обеспечит мне бессмертие или, по крайней мере, - долгую, огромную жизнь.

Очень подозреваю, однако, что в моём случае жадность к жизни (нахватать всего поскорей и побольше: работы, впечатлений, вербальных и невербальных текстов… - и чувствовать себя потом от души виноватой, не справляясь со всем в должном объёме [нормально; входит в смысловой комплекс, так что уже и не ропщу – и даже, пожалуй, не сопротивляюсь: классический пример прирученности и осёдланности собственных тараканов] – форма тревоги: прямое следствие мнительности, пессимизма, катастрофизма и алармизма (и трусости, да – без неё всё перечисленное просто не водится). «Нахватать» всего и именно сейчас – потому что потом «а вдруг» начнётся Мировая (вариант: гражданская) война, Мировой Кризис, уволят с работы, все деньги обесценятся, начнутся болезни и т.д. – Поэтому - всем (не только работой, всем вообще, - работа – просто наиболее острый, концентрированный случай) набивать щёки немедленно и сию минуту. Чистая паника и истерика, притом заранее, на всякий случай. (Что характерно, алармизму такого рода совершенно не присуще смирение и / или принятие предполагаемых обстоятельств.) Люди более реалистичного склада с моим душевным устройством наверняка запасаются консервами, солью, спичками, золотыми вкладами в зарубежных банках. А я вот – впечатлениями, которые, разумеется, ничего не спасут – но идея того, что они-де будут «освещать изнутри во мраке» - понята как-то уж слишком буквально.