Письма никому

*как к жанру существования.

Пока не случилась в качестве впечатления Самара, хочу забить сюда наконец некоторые впечатления от общения с Астраханью и с дорогой туда и обратно как с самостоятельной, по обыкновению, реальностью, - которые выцарапываю из карманного блокнота (Малой Книги Всего) с целью придания им хоть какой-то степени общечеловечности (я знаю, зачем ещё: для растормаживания себя по отношению к новосоздаваемому тексту будь он неладен и я вместе с ним).

Дорога сообщает московскому безвылазному человеку, медленному закомпьютерному сидельцу особенную внутреннюю лёгкость и выпрямленность. Такой не бывает или почти не бывает в Москве, - причём, пока ты в Москве, ты этого не замечаешь (замечаешь в основном, как трудно от всего московского оторваться). Выпадая из всех московских связанностей (которые, пока есть, неизменно переживаются как насущные), с изумлением обнаруживаешь – и осваиваешь заново – себя как человека-вообще. Говорю же, и не устаю внутри себя повторять, что вынутость из координат (по крайней мере, сведённость этих координат к портативному дорожному минимуму) – это опыт всечеловечности. Он возвращает нас к той всечеловечности, которая была в юности и даже в детстве: когда можно ещё стать кем угодно, когда ещё – кажется – ничего не определено, когда живёшь в модусе (почти) чистой открытости. Так и в дороге не знаешь заранее, что сделают с тобой, во что тебя превратят новообретаемые пространства: непременно что-то сделают, во что-то превратят – только это и знаешь. Оказываешься не столько человеком, сколько возможностью человека, его ещё не вылепленной заготовкой, ходячей потенциальностью. И совсем не думаешь о своих границах, до которых в дороге якобы стягиваешься (будучи в Москве разлитой по всей своей среде). Эти границы не давят и практически не заметны. Они прозрачны. Закидываешь себя, лёгкую, как рюкзак, за плечи – и идёшь.

Какая всё-таки самоценная вещь – дорога. Настолько, что совершенно, по существу, неважно, откуда и куда она ведёт (начальная и конечная её точки – только повод ей для того, чтобы быть, минимальное основание. Как это похоже на жизнь вообще!)

Она – классический опыт несуетности: будучи изъятым из всех ролей, превращаешься просто в точку наблюдения за дорогой. Опыт видения жизни поверх и помимо целей (как её, жизни, заведомых сужений). Опыт широты взгляда.

И мир адресуется к тебе, минуя фильтры твоих ролей, непосредственно – прямо к твоему внутреннему «я», к «внутреннему человеку». В дороге максимально внешнее («впечатления») и максимально внутреннее («внутренний человек») смыкаются. Дорога – большой опыт синтеза.

Дорогу не надо «преодолевать» - её надо вращивать в себя, вырастать до её размеров. Дорога – это непрерывное (даже когда стоишь на остановках) вырастание. (Приедешь домой – всё наросшее спрессуется в ту самую точку наблюдения, из которой, неизменной, с младенчества наблюдаешь за жизнью. Она вправду неизменна, несмотря на то, что впрессовывает в себя всё, - а может быть, даже и благодаря этому.)

Отъезд и возвращение – два разных опыта освобождения, но оба они – освобождение.

Везде добываешь разные варианты свободы, разные виды спадения разных оков. Невозможность абсолютной свободы в существовании-во-плоти с избытком компенсируется обилием и разнообразием её частных вариантов.

Вот и дорога – лаборатория по выработке свободы.

Впрочем, и сам человек, весь – такая лаборатория.