Письма никому

И – ну понятно же, что шатается человек по свету, нуждается в этом шатании (не только да и не столько ради новых впечатлений от новых пространств, но и) ради основного подтекста всех этих новых впечатлений, основного подтекста новизны как таковой: ради иллюзии собственной молодости, открытости, того, что-де тебе есть ещё куда расти и, главное, - что у тебя есть на это время. Странствие как будто убирает границы – конфигурацию которых, микроструктуры которых, каждую их зазубринку ты слишком хорошо знаешь наощупь, проживая и уточняя их каждый день. Странствие убирает огромную стену-границу между тобой и миром – и ты, маленький и съёжившийся от холода – Большого Холода необжитого, необживаемого тобою бытия – оказываешься на громадной сцене перед ещё более громадным зрительным залом мира, который смотрит на тебя во все глаза – при том, что ты как таковой ему вовсе не интересен и не нужен. Он просто тебя видит, и ты совсем пропадаешь, совсем исчезаешь в пространстве его безграничного взгляда.

Сидение дома – это утешающий (даже – спасительный, - памятуя о разрушительном воздействии безграничного на ограниченное) опыт (не только собственной конечности и ограниченности – более, кстати, честный, чем всё остальное, - но и) соразмерного тебе, утешающего тебя этой соразмерностью существования.

Завтра. Утром. По обыкновению, не хочется (уезжать, помнится, тоже не хотелось, так что это всё в порядке вещей) – в отпуске, с какими бы тот ни был связан усилиями и напряжениями – а взаимодействие с чужим и его освоение связано с ними всегда – человек невесом, избавлен от основной части своего веса, даваемого обязательствами и виноватостями, ответственностями и связями, без которых нет дома. Дом – область повышенных тяготений. В бездомьи человек существует в облегчённом и упрощённом варианте самого себя, в лайт-версии, в коротком, удобном для транспортировки конспекте. Вернувшись, он получает всю полноту этого веса обратно, и под его тяжестью прогибается земля.

Эх, какое же дурацкое счастье завалиться снова в свою дурацкую беспорядочную квартиру и снова предаться тут заведённому порядку своего беспорядка. За него и стыдно-то только тогда, когда насмотришься на чужие хорошо упорядоченные порядки (в которые, знамо дело, не вписываешься). - Конечно, все эти порядки нужны прежде всего (прежде всех практических функций) для самодисциплины и придания себе (их создающему и поддерживающему) формы. А моя форма, видимо, - бесформье: упругое – оно возвращается в своё исходное состояние с терпеливым постоянством всякий раз, как пытаешься привести его компоненты в более явную разновидность порядка.

Не могу натоптаться по своему дурацкому пространству, по своей ночной одинокой свободе. При всей внешней бестолковости это - крайне функциональная вещь, ибо безукоризненно восстанавливает душевную микрофлору во всём её обилии и многообразии.

Вообще, ( Read more... )