Письма никому

(Продолжаю проговаривать пражские заметки)

Всё-таки в полной мере событие – то‚ что переживается всеми уровнями существа – сразу: не только головой и чувствами, но и телесными состояниями, особенно в тонких их оттенках (я бы даже так сказала: чем более тонко дифференцировано проживаемое, тем больше оно – событие). Так вот – возвращение (почему-то) в большей мере таково, чем знакомство с новыми городами и землями, чем загрузка в себя нового материала. Может быть, просто потому, что в отношениях с уже знакомым – с тем, с чем отношения уже есть – наработано больше традиций восприятия; оно отшлифовано, отточено, заострено, чувствительно к малейшему и тончайшему. Всякий очередной акт восприятия работает с прежними заготовками, растёт на уже наращенном фундаменте; всякое новое восприятие в некотором существенном смысле беднее и площе. Новому восприятию зябко, ему нужна разогретая среда прежде заготовленных смыслов.

Так до мучительного подробно переживаю я Прагу и Москву («привилегированные» места моего возвращения, города, созданные в моём случае для возвращения как типа действия, жанра жизни) – и так большими, размашистыми мазками остались во мне другие города Большого Сентября: Париж, Венеция, землистый плотный Нюрнберг, острый отчётливый, похожий на металлическую чеканку Дрезден. (Венеция, конечно, очень взывала к подробному, повторному, даже навязчивому проживанию. Она прямо-таки требовала его. Она даже устроила то, чего не делал со мной, кажется, ни один мыслимый город – ни реальный, ни воображаемый: снилась, сразу по возвращении оттуда, четыре ночи подряд – да с буквальной реалистичностью! - тревожила, диктовала себя, не отпускала. Горячий, цепкий город, кричаще-интенсивный (а ещё Serenissima – Яснейшая!), необыкновенно плотный, проникающий под веки, в самый хрусталик, застревающий в глазу раскалёнными тёмно-красными кристаллами.) Они все остались – как матрицы для своего будущего (даже если оно никогда не осуществится) возможного проживания, как открытые формы опыта, ждущие и требующие – с разной степенью категоричности, вплоть до великодушного приветливого равнодушия (Париж!) – своего наполнения и разработки.