Стерпелось и слюбилось

[yettergjart]

Грузя в фейсбук фотографии пражского января (и фотографирование, и загрузка фоток – формы рефлексии, не памяти даже и не запоминания, а именно рефлексии, затем и существуют), думала я о своих многолетних отношениях с этим пространством, с районом Ходов, который в начале наших с ним отношений мучил меня буквально физически. Он не давал мне дышать, не давал жить, не давал ничего. Он всё – как тогда чувствовалось – только отнимал. Он – как тогда казалось – меня отрицал, всю, какая есть, со всеми моими московскими странностями, которые в Москве никакими странностями не казались. Можно было бы всё это истолковать как, например, аскезу, но в моей тогдашней, пятнадцати-шестнадцатилетней голове такого концепта не было.

Когда тридцать семь (о Господи) лет уже назад меня туда привезли, я его ненавидела. Просто, прямо, сильно, ровно, тупо, упрямо, терпеливо. Главным словом по отношению к Ходову было «нет» (он весь, целиком, по тогдашнему моему чувству, мог бы быть этим словом описан: минус-пространство, минус-архитектура), главный глагол о нём был один: «Уеду». Самое важное было – этого дождаться.

Я, конечно, дождалась и уехала (чувство пьянящего освобождения в поезде «Прага-Москва» в начале июля 1982-го, чувство огромно разрастающегося пространства вокруг по сию минуту осталось одним из самых мощных в моей жизни). Уехала, оставив себе в отношениях с Ходовом режим возвращения.

Время, проходя, способно на удивительные достижения. Просто проходя – и, казалось бы, ничего больше не делая, поскольку вся значительная жизнь (да и незначительная тоже – но сколько в ней значений!) прошла у меня в других местах.

Пропитываясь временем, насыщаясь им – всё обретает смысл и даже больше того: перестаёт в нём нуждаться, потому что обретает нечто более глубокое, более первичное, чем он.

Миновало почти четыре десятилетия – и вот теперь оказывается, что за эти четыре десятилетия, в режиме этих возвращений между мной и Ходовом, соединяя меня с ним в нерасторжимое уже целое, наросла большая-большая жизнь, полная тонких связей и нежнейших, бегущих слова и осознания, подробностей, чуткая нервная соединительная ткань. Я чувствую все шероховатости, сколы и углы этого пространства как продолжение самой себя (хотя по доброй воле, конечно, ни за что бы этого не выбрала, - кто же это говорил, что самое глубокое и властное – то, чего не выбираешь по собственному произволу? – да я и говорила), чувствую серость, асфальт и бетон этого пространства моих неудач, поражений, пустот, пространства, которое для меня почти ничего не значит, которое почти абиографично – но которое было так долго, что мне без него себя уже не представить. Чувствую, мнится, каждый перепад его настроения, каждую слезинку на его равнодушных ко мне щеках. Эта поверхность вросла в глубину.

Солнце Ходова: