Копилка опыта

Слово «Комсомольская» (имя станции метро; независимо от семантики) собрано из цветных, скользко-прозрачных камушков, - скорее стёклышек, совсем небольших и как бы нанизанных на нитку или, вернее, проволоку: синее – красное – жёлтое – красное – свеже-зелёное – жёлтое – красное – синее, - и тонко позвякивает – далёким, гулким звоном. Позвякивают колокольцы.

Гирлянда далёких огней, всегда немного чужая – или просто чужая, без оговорок. Похоже ещё на хвостовые огни удаляющегося поезда – по общей интонации существования. Вокзал же – имя разлуки. Имя рубежа, имя концов-и-начал.

Празднично окрашенное слово (что-то есть в нём и от новогодней ёлки) – но в нём, просторном, холодно и отчуждённо. – Это – праздник чужой, далёкий и, в общем, ненужный.

Интересно, что (интенсивно-синий), почти тем же словом названный Комсомольский проспект – во-первых, окрашен более цельно – почти сплошной синий, густой, кобальтовый – с отдельными красными, жёлтыми, свеже-зелёными мелкими искорками, во-вторых, ближе (просто географически тоже – это важно) и теплее.

Разные ареалы города, с которыми связан радикально разный опыт.

Место и имя пропитывают друг друга смыслами – до нерасторжимости, до неразличимости.

Город внутренне переливается цветом и светом, потаёнными формами.

Слово «Бауманская» - деревянное, прямое, твёрдое: струганная доска, причём в состоянии удара ею по твёрдой плоской поверхности. Холодное. Продуваемое сквозняками.

Слово «Басманная» - одно из самых соблазнительных на вкус и ощупь московских слов, обволакивающее, заволакивающее. Чуть-чуть даже гипнотизирующее. Спелое, сдобное жёлтое тесто, округлое, сладкое – не булка, а, скорее, калач или толстый бублик. Липнет к языку и губам (подайте мне голубиную горечь Гоголевского бульвара! – тоже округлую…). Медленное, вязкое, тёплое. О него, в нём можно греться – но недолго и завязнуть.

Как давно я не ходила по Москве просто так, низачем.

Драгоценна любая возможность быть с нею, всепомнящей, всепонимающей, наедине, много чего с нею вспомнить и обсудить всей полнотой молчания.

Это даже не форма рефлексии – это форма интенсивности жизни. (Рефлексии, конечно, тоже, - но ведь она и сама – одно из средств достижения интенсивности жизни. И из сильнейших.)

Москва возвращает московскому человеку его самого. Она говорит ему всей собой, что ничто не пропало: что было нами и с нами, то стало ею, то будет ею всегда.