Ностальгия по чужому

В этом году в Прагу мне не поехать – денег мало, времени мало, а повидать кое-что в мире хочется, пока деньги и время вообще есть, ни того, ни другого может не стать в любой момент, - но тоскую по ней. Мне её не хватает как особого химического (о, досмыслового!) компонента в крови, особенной, всегда немного июньской и летучей, лёгкости, посещающей на чешской земле московского тяжеловесного человека – очень странной для сорокашестилетнего, опрокидывающей в молодость, в безвозрастность, в человечность-вообще. В Чехии отлетаешь от земли, как шарик, почти ничего не держит, хорошо, когда есть за что зацепиться (ну, у меня один гвоздик там есть). В Чехии, родной-чужой, родной-незнакомой стране* этот самый московский, медленный, набрякший своей влажной Москвой человек существует немного за вычетом самого себя – московских подробностей, московских скрипучих обстоятельств, - существует почти в посмертии, как душа без тела, как чистый замысел самого себя, чистая схема (порождающее и держащее условие всего остального).

Но с другой стороны, разве можно в такой летучей лёгкости жить? – нет, никак. Её можно только сновидеть, хоть бы и наяву; и – только временно. Жизнь – она медленная, тягучая, плотная, мешающая. Она лепится из густого вязкого материала. Чувствуешь – всегда через сопротивление. Вещество московского бытия оказывает это сопротивление верно и постоянно.

*(невозможно не признать родной страну интенсивного становления, а прожитый мной там и навсегда там оставшийся конец детства стоит признать одним из моих самых интенсивных времён – и нет прав и оснований считать её своей, поскольку, пожалуй, ни одно из усвоенных там содержаний не было содержанием чешской жизни и с чехами меня не объединило. Кроме разве вкусовых пристрастий к кнедликам и к утятине с тушёной капустой :-) – Прага – мой внутренний, «конституциональный» парадокс, один из.)

Кстати, почему-то очень похожее чувство полёта вошло в мои кости да так там и осталось (настойчиво отсылая к, должно быть, пращурам-птеродактилям) в устойчивой, даже, может быть, нерасторжимой связи с венецианской лагуной - требующей (от человека – в качестве модуса существования) почему-то не плавания, но полёта и лёгкости, ветра и воздуха, прозрачности и вечности.