Вспоминая о Стамбуле

[yettergjart]

Он – бывший уже больше года назад – до сих пор всё ещё не выговорился, не выбредился как следует, не нашёл себе формулировок. И, как таковой, преследует, навязывается. Слишком превзошёл и ожидания, и заготовки пониманий, грубо со всем этим обошёлся, слишком не уместился в восприятие, слишком в нём своевольничал. Стамбул – город-передозировка, город-ожог, им отравляешься просто уже в силу концентрации (всего: и чужого и непрозрачного, и друг с другом несовместимого, и исторических времён, громадных их объёмов, которые в одной только Святой, великой, страшной, немыслимой Софии необозримы, а сколько ещё всего остального). Он разрывает воспринимающего на куски. Он травмирует обилием.

О, обилие немилосердно к человеку. Ему нет дела до человека: оно – о своём.

Город расползающихся, раздирающих восприятие швов. Ничто – мнится - не держится вместе, не образует того, что виделось бы пришельцу гармоническим, уравновешенным единством: ни Европа с Азией, ни турецкое с греческим, ни давнее с сиюминутным, ни удобное с неудобным, ни понятное с непонятным, - ничего, ничего, ничего.

Став чувственной реальностью, город (наверно, всякий город, хотя некоторые – в особенности) выбивает из равновесий. Что бы ни намечтывал себе человек (нет ведь слаще – и насущнее занятия, чем воображать себе недоступный мир и разные его части), он всегда намечтает и вообразит что-нибудь такое, что соразмерно с его возможностями и представлениями: из самого себя же делает. Город врывается в восприятие, нимало ни с чем не считаясь. Он криком кричит на человека, требуя его внимания – притом по-разному организованного - в разные стороны одновременно. Не знаешь, как уложить себя в него, согласовать себя с ним, – не умом (начитавшимся путеводителей), но по всему телу разлитым чувством, которому до путеводителей нет никакого дела и которое, на самом деле, одно только нас в мире и ориентирует. Вдруг застаёшь себя посреди такого города за стремительно, просто в авральном порядке, формирующимся пониманием того, что восприятие – это ещё и (да прежде всего прочего!) дисциплина, и аскеза, и самоограничение, вообще – тщательно выпестованный порядок чувств, что этот порядок только и спасает, что любая новая совокупность впечатлений может ведь и разрушить его, растоптать, порвать на куски – и будешь стоять растерянный, безоружный, беззащитный.