К истории чувств

В молодости хотелось несчастья и страдания, «надрыва» - и как знака подлинности существования и самой себя, и как источника и инструмента этой страстно вожделеемой подлинности, а с нею и глубины (не страдавший-де – мелок, «хорошая жизнь портит»), и как, наконец, испытания собственных границ, их конфигурации и прочности. Ну и витальных ресурсов было в избытке, даже – в мучающем избытке, хотелось растратить, чтобы легче было. Быть счастливой (даже когда вдруг почему-то, вслепую, получалось) чувствовалось и невозможным, и неприличным. Да, нарывалась, да, получила по полной программе.

Теперь явное убывание витальных ресурсов располагает к другой позиции (да, к самообереганию – и к обереганию других как связанных со мною в одну жизненную систему). К изыскиванию возможностей быть счастливой и чувству драгоценности каждой из них – вплоть до малейших.

К старости человек становится мелочным, да. Тративший и транжиривший себя охапками – трясётся над каждой капелькой бытия.