…и лишь одно меня печалит: не в любимой гостинице на проспекте Кирова поселюсь я нынче в Саратове, а в новой для себя, неведомой (зато у Художественного музея), потому что та дешевле. А я ужасно, на уровне пристрастного личного отношения, люблю это место посреди проспекта, сидя в кафе перед которым, охватываешь одним, цельным, цепким внутренним чувством и проспект, и окрестные улицы, и чуть ли не город в целом. Это оптимальная точка для разговора с городом - такая точка равновесия, милая мне по чисто динамическим причинам. Вот просто сидеть и созерцать. Саратов вообще, оказалось, такой город, которым (как органом мышления и чувства) плотно, упруго и точно думается и чувствуется. Он хорошо собирает - менее властно, более демократично, чем Петербург, но тут и сравнивать нечего, это другой жанр собирания. И, конечно, он – из тех городов, которые хорошо укладываются в одно внутреннее чувство.

Скажу ужасное: не для того в первую очередь ездит человек на разные интеллектуальные события, чтобы, скажем, узнать интересное, наловить авторов для журнала, а то и написать что-нибудь. Всё это сладко, конечно, но есть вещи и того слаще и важнее: пережить некоторые довербальные, почти (но всё-таки не только) телесные, вот те самые динамические состояния, которые потом могут становиться основой для смыслов – а могут и не становиться, и так хорошо.

( Не совсем с правильной точки, но почти )

И ещё: точно так же потерю равновесий и пустоту чувствуешь, если делаешь слишком лёгкое (то, что кажется слишком лёгким). Для полновесности ощущения жизни, мнится, должно быть трудно, материал должен оказывать сопротивление. В работе, а следовательно, и в жизни, мнится, есть что-то не вполне настоящее, чуть ли не какая-то подмена, если, сделав её, ты не валишься без сил, не способная уже более ни к чему.

Нет, это не трудолюбие (хотя трудозависимость – да): это потребность в полноценности, полновесности, подлинности жизни.

Все события жизни (подумала вначале о литературных, ýже – о поэтических событиях и воздействиях, но оно шире, конечно) могут быть разделены на формообразующие и форморасплавляющие. Первые, понятно, кристаллизуют, загущивают, останавливают вещество бытия; вторые делают его текучим, сводят на нет привычные связи и если и не отменяют устоявшихся было границ, то сообщают им проницаемость. Первые возводят под нами фундамент, вторые его из-под нас выбивают.

медлить там, где необходимо торопиться.

Проживание пространств – особый способ работы с бытием. = А что экзистенциальная практика (то есть – работа с самим собой), так это несомненно: ездить, перемещаться по свету стоит уже хотя бы затем (минуя «впечатления» и т.п., не говоря о «релаксации» - какая там релаксация, когда чужое вокруг, тут только держи востро ухо и глаз, - релаксация – это дома на диване за письменным столом) - чтобы выявлять собственные истинные границы, отдирать себя от пейзажей там, где мы имеем тенденцию сливаться с ними, срастаться с ними. Практика добывания себя - нерастворимого.

Чётко знаю, что, живучи в Красных Домах с того самого шестьдесят пятого незапамятного, жизнеобразующего года, я сливаюсь с пейзажем до неразличимости, образую одно большое тело с ним, поэтому любая попытка оторвать себя, особенно всерьёз и надолго, от этого праматеринского лона приводит к своего рода депривации, абстинентным ломкам. = Тем более имеет смысл себя отрывать и уводить: выработка пластичности, замена ею – ломкости и хрупкости заизвестковавшихся, кальцинировавшихся душевных костей.

Ещё: сливающийся с пейзажем, адаптированный к собственным привычкам человек не замечает, или почти, собственного тела – слишком уж тут всё приноровлено к его потребностям, привычкам, внутрь встроенным ритмам. Выдравшись из родимых обстоятельств, практически (и, как правило, с неприятным удивлением) обретаешь тело заново – во всех его тяжестях и неуклюжестях, во всех твоих запущенно-невыполненных ответственностях перед ним.

Не говоря уж о том, что работа, вовлечённость в связанные с нею обстоятельства и обязательства сама по себе делает жизнь настолько плотной, интенсивно-уютной, тесно обжитой – гнездо по точной твоей форме! – что выдираешься из этого не иначе как с внутренним сопротивлением: без этой плотной сплетённости всего – неуютно, холодно, пусто, - болтаешься в раззёвывающихся пустотах бытия, которым заботливая работа не поставляет сию же минуту надёжное заполнение (что-то вроде автоматической кормушки). (Всё-таки, чёрт, до чего я уже себя довела: только работая как можно беспросветнее, чувствую себя человеком, достигаю нужного – высокого – градуса экзистенциального напряжения, - без которого, конечно же, никак. Мне неустойчиво без этого, как без родительской поддержки – простого обнадёживающего родительского присутствия – в детстве. – Вот же, инфантильность способна спроецироваться на что угодно. Взрослый – [мнится] - максимально независим, или умеет себя таковым делать. Даже, наверно, от того способен он [по идее] быть независимым, что чувствуется ему очень-очень важным. – А взрослые вообще бывают??..)

Csak innen el, innen el*.

* «Лишь бы прочь отсюда, прочь отсюда» - цитатка из Кафки, читанного мной в венгерских переводах на очень сквозняковой заре юности и так и оставшаяся в моей голове в этой именно форме. Пусть в этой и будет.

С другой стороны, в склонности запускать дела и оставлять всё, что только можно, на последний момент, а то и на после последнего момента – тоже нет ли чего суеверного? - Вот-де, я подготовлюсь, а ОНО возьмёт и сорвётся*, или я и вовсе до НЕГО не доживу? – Поэтому запускание и т.д. – не защитная ли реакция + попытка создать себе иллюзию владения временем (хочу – использую, хочу – откладываю про запас), да заодно и иллюзию того, что впереди (вообще, в принципе) ещё сколько угодно времени и его можно транжирить и обращаться с ним как угодно?

«Прокрастинация» на самом деле – бытовая магия.

*Когда (какое бы то ни было) ОНО застигает врасплох - оно же более настоящее, вот в чём дело! даже когда мы это сами устроили. В непредсказуемом, не-вполне-владеемом - больше подлинности, а вследствие того - и силы.

…ломать стереотипы – обжитые, защищающие – любые, выдёргивать из-под себя мнящиеся надёжными подпорки - падай! - заново делать себя незащищённой, дезориентированной, растерянной, как в молодости, заставлять себя осваивать, вырабатывать из собственного душевного вещества новые формы защиты и устойчивости: сколько раз выбьешь себя из прежних устойчивостей, сколько раз заставишь себя начаться – столько будешь молодой. Всякая утрата, сдирающая с тебя хоть маленький участок кожи – немного молодость: рост и открытость.

…у меня вообще такое чувство, будто я не могу общаться с миром иначе, как посредством избытка: это примерно так, как если бы там, где требовалось провести одну (и, может быть, единственно нужную) тонкую линию остро заточенным простым карандашом – мазали бы толстой растрёпанной кисточкой, обмокнутой в разные, стекающие жирными каплями краски сразу. Там, где надо бы говорить или шептать, а лучше всего, пожалуй, – молчать, я миру в уши – ору. - Всякий избыток таит в себе опасность какофоничности, и мой – как раз таков.

Опять же вот работа. Это же - способ увеличения количества жизни. А чувство меры на этой почве с лёгкостью отказывает.

Запросто может быть, что моё пристрастие к избыточным действиям – это отказ смириться с неизбежностью смерти и её приближением. То, что кажется сверхразумной растратой себя, на самом деле - сверхтщательное самонакопление, торжество скупости.

Дорогу между нею и собой, всё более короткую, я обречённо надеюсь завалить охапками, грудами, кулями, комами чего бы то ни было, хотя бы написанных слов, хотя бы только прочитанных – как будто все эти вещи способны служить для неё преградой. Это способ заговорить смерти зубы, заболтать её, отвлечь её внимание, запутать ей следы.

Всё думается, будто сдержанные, лаконичные, изысканные в построении своих действий люди, осторожные и придирчиво-избирательные хотя бы в том же чтении, чётко проводящие границы – это, среди прочего, люди очень мужественные. Умеющие спокойно (по крайней мере, на уровне организации собственных действий) смотреть в глаза собственному небытию. В сдержанности и избирательности ведь есть что-то от небытия, даже – от сотрудничества с ним, от постановки его себе, в отмеренных дозах, на пользу и службу.